Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

– Мара, существует боль, от которой не убежать. Возможно, сейчас ты это понимаешь. Порой мы должны взглянуть в глаза своим страданиям. Когда ты тоскуешь по маме, чего тебе недостает сильнее всего?

– Ее голоса и ее рук, того, как она меня обнимала. И ее любви.

– Любви ее тебе всегда будет не хватать. Пройдут дни, месяцы и даже годы, но тоска порой будет накатывать такая, что трудно дышать. Но случатся и хорошие дни, месяцы и годы. В каком-то смысле ты всю жизнь ее станешь искать. Но ты ее найдешь. По мере взросления начнешь понимать ее все лучше. Обещаю.

– Узнай мама, как я обошлась с Талли, она возненавидела бы меня, – с горечью сказала Мара.

– Ты удивишься, поняв, как легко мать умеет прощать. И крестная мать тоже. Вопрос в другом – простишь ли ты себя сама?

Мара в отчаянии взглянула на доктора:

– Мне надо научиться.

– Хорошо. Отсюда и начнем.

Постепенно Мара осознала, что разговоры о Талли и о маме, о вине, прощении и прошлом действительно помогают. Иногда ночами, лежа в постели, Мара представляла, как из темноты с ней разговаривает мама. Ведь этого ей недоставало сильнее всего – маминого голоса. Мара знала, что ей придется однажды сделать. Она знала, что есть место, где ее ждет мамин голос, надо только набраться сил, чтобы отправиться туда.

Вот только Талли должна быть рядом. Когда-то Мара пообещала это маме.

На протяжении долгих недель Дороти ложилась далеко за полночь, бесконечно вымотанная. Просыпалась разбитой. Блокнот с записями всегда был при ней. Дороти то и дело заглядывала в него, снова и снова перечитывала, опасаясь что-нибудь упустить, ошибиться. Список процедур молитвой крутился в мозгу. Поднимать и опускать кровать на пятнадцать минут каждые два часа, тщательно следить за едой и напитками, регулярно проверять назогастральный зонд, массировать руки и ноги, смазывать их лосьоном, чистить Талли зубы, проделывать упражнения для рук и ног, следить, чтобы кровать была сухой, а постельное белье чистым, каждые несколько часов переворачивать ее, проверять трахеобронхиальную функцию.

Опасения начали отступать лишь через месяц, а спустя еще шесть недель приходящая медсестра перестала вносить замечания.

К концу ноября, когда опавшая листва раскрасила заброшенный огород яркими красками, Дороти впервые подумала, что она, возможно, справится. А к первому Рождеству вместе с дочерью Дороти уже не заглядывала в блокнот. Распорядок дня и недель окончательно утвердился. Медсестра Нора, бабушка двенадцати внуков в возрасте от шести месяцев до двадцати четырех лет, приходила четыре раза в неделю. В последний свой визит она сказала:

– Знаешь, Дот, я бы и сама лучше не справилась! Поверь мне.

Когда наступил день Рождества, холодный и ясный, Дороти ощутила спокойствие – насколько вообще возможно спокойствие для женщины, дочь которой пребывает коме. Проснулась Дороти раньше обычного и принялась готовить дом к празднику. Разумеется, никаких украшений она не нашла, им и взяться было неоткуда, впрочем, Дороти это не тревожило. Она в совершенстве освоила науку довольствоваться малым. В кладовке она обнаружила два картонных ящика с памятными вещами Талли.

Дороти постояла, глядя на запыленные серые коробки.

Когда Джонни привез эти коробки вместе с одеждой, туалетными принадлежностями и фотографиями Талли, Дороти решила, что в них хранится то, что предназначено только для глаз Талли. Но сейчас она подумала, что содержимое коробок, возможно, окажется кстати.

Она наклонилась и подняла коробку с пометкой «Королевы Анны». Коробка оказалась совсем легкой – да и откуда у семнадцатилетней Талли могло быть много ценных вещей?

Дороти вытерла пыль и отнесла коробку в комнату дочери.

В окно лился серебристый свет, на полу колыхались тени от деревьев за окном. Темные и светлые полосы словно догоняли друг друга, а тень от ловца снов со стеклянными бусинами им подыгрывала.

– Я твои вещи принесла, – сказала Дороти. – Сегодня Рождество. Может, посмотрим с тобой вместе, что там?

Она поставила коробку на приставной столик у кровати.

Начавшие седеть рыжеватые волосы постепенно отрастали, отчего Талли смахивала на птенца. Кровоподтеки сошли, раны зажили, осталось лишь несколько бледных шрамов. Дороти смазала сухие губы дочери кремом с пчелиным воском.

Затем она придвинула к кровати стул, села и открыла коробку. Первой она извлекла маленькую футболку с гориллой Магилла. От прикосновения к мягкой ткани в памяти у Дороти взвился вихрь.

«Мамочка, можно мне кексик?»

«Конечно. Чуток травы никому не навредит. Клем, дай-ка кексики».

И позже:

«Дот, дочка твоя чё-то вырубилась…»

Дороти посмотрела на футболку. Такая маленькая… Дороти вдруг поняла, что молчит уже долго.

– Ох, прости. Ты, наверное, решила, что я ушла, но я тут. Я бросала тебя, но всегда возвращалась, и когда-нибудь ты узнаешь, что на то была причина. Я просто не могла… у меня не получалось. – Дороти аккуратно свернула футболку и отложила ее в сторону.

Следующим она достала из коробки большой альбом, в каком обычно хранят фотографии, с нарисованными на обложке незабудками и девочкой, одетой как первопоселенцы. И с надписью «Записи Талли».

Дрожащей рукой Дороти открыла альбом на первой странице и увидела маленькую, с узорчатым обрезом, фотографию, на которой худенькая девочка задувала свечку на торте. На соседней странице было приклеено письмо. Дороти принялась читать вслух:

Дорогая мамочка, сегодня у меня день рожденья, мне одиннадцать лет. Как у тебя дела? У меня все хорошо. Наверняка ты сейчас торопишься к нам в гости, потому что ты по мне скучаешь так же сильно, как и я по тебе.

Люблю тебя, твоя дочка Талли.

И еще:

Дорогая мамочка, ты по мне скучаешь? Я по тебе очень скучаю.

Люблю тебя, твоя дочка Талли.

Она перевернула страницу. Снова письма.

Дорогая мамочка, сегодня в школе мы катались на пони. Тебе нравятся пони? Я вот их очень люблю. Бабушка говорит, у тебя, наверное, лергия, но я надеюсь, что нет. Когда ты меня заберешь, давай заведем пони?

Люблю тебя, твоя дочка Талли.

– Ты подписывалась «твоя дочка Талли». Думала, будто я не знаю, кто ты?

Талли издала какой-то звук. Глаза у нее открылись. Дороти вскочила:

– Талли? Ты меня слышишь?

Талли вздохнула, словно от усталости, и снова закрыла глаза.

Дороти долго стояла, ждала. Талли открывала глаза довольно часто, но каждый раз продолжения это не имело.

– Ладно, еще почитаю. – Опустившись на стул, Дороти перевернула страницу.

В альбоме были сотни писем, написанных сперва неуклюжим детским почерком, но, по мере того как шли годы, различалась рука молодой, уверенной в себе женщины. Дороти прочла их все.